КРОМЕ ОДНОГО
В один вечер показался на Волге ежевичный остров. Видел ли его кто-то, кроме меня, не знаю. На соседской деревянной лодке плыть туда минут десять. Смогу ли грести, когда мне двенадцать лет? Я села в лодку и попробовала вёсла на вес. Тяжелые, но поддающиеся. Придремав на берегу, лодка не хотела двигаться с места. Пришлось дёрнуть её. Она проснулась и закачалась. Я оттолкнулась веслами от песка и поплыла к острову. Берег не становился меньше – только дальше и пустыннее. Берег прикармливает реку, выкормить не может. Песка уродилось много. Русло разбухло, и того гляди. Дети рождаются сразу в Волгу. Велика им река, другого берега не видать. Семьи были большие, детей по восемь. Детей в бассейны не водили, водили к реке. Никто за ними не приходил, не встречал никто на берегу. Ловили рыбу и большую, и малую. Вечером возвращались с реки загорелые и уставшие. Вечером ели рыбу и ложились спать. Я быстро. Соберу ежевику – и назад. Солнце еще не садится. Руки устали, в них не было силы. Не было рыбацкой ловкости, было любопытство. Остров розовел уже близко – то ли от поспевшей ежевики, то ли от заката.
До этого я ни разу не была на острове, только на материке. Не знала, как с островом обращаться. Ведут ли острова себя так же, как материки? Что там – под островом? Остров медленно плывет? Или мы все плывем вокруг острова? Гребу от большой земли к малой, весла падают из рук. Окунуть руки в Волгу. Здесь она холоднее, чем у берега. Здесь она уже принадлежит острову, а не материку. Отсюда избы на берегу выглядят маленькими речными ягодами. Они сполянились у соснового леса и смотрят на Волгу сверху. Вечерний свет настоялся на волжской воде и мазал песчаный яр красным. Солнце уже опускается, грести дальше. В сущности, остров — та же земля, только плавающая, чего пугаться. Бабушка рассказывала, что ежевика там крупная и сладкая. Что они собирали ее в подол, ссыпали в ведра и отвозили на другой берег продавать. А потом острова затопили, и ежевика вместе с домами ушла под воду. Всегда говорила, что хотела бы хоть раз снова протведать ту ежевику. Ведра нет, но в подол я ежевику наберу. Еще немного – и высажусь на остров, как мореплаватель. Или моя бабушка много лет назад. Бабушка молилась за всех нас. Во рту было так намолено — слов не вставить. Снега-то намолото, говорила. Снега-то перебелено, что измято.
Я доплыла до острова и вылезла из лодки. Толкнуть ее к берегу было еще тяжелее, чем оттолкнуть. Отсюда казалось, что та земля вдалеке – и есть остров, а я стою на материке. Скорее за ягодой, пока она не растворилась в реке. Ежевика и правда была крупной и сладкой. Большие розовые и черные шишки. Не зная, с какой начать, я сорвала первые попавшиеся ягоды и положила в рот. Они лопались на зубах — спасали самих себя, и вытекали. Текли по локтям. Текли на платье. На новые сандалии. Я подбежала к воде, чтобы отмыть их, но ничего не вышло. Бросила сандалии в лодку — и вглубь острова, следуя за ягодой. Внутри солнца было уже не так много, но ежевика розовела, накопив дневной свет. Мне нравилось, как ягоды вспыхивали во рту, и сок выплескивался, окрашивая язык. Темнело. Надо двигаться на свет. Я соорудила из подола большой карман. На лодке видела пакет, можно переложить ежевику туда. Но лодки на месте не было. Сначала я подумала, что перепутала место, но увидела — унесло течением. Ягоды выпали из подола, покрыв остров темными волдырями. Я собирала ежевику и ела, выплевывая речной песок. Переправляя невидимого пассажира, лодка не волновалась о том, как я вернусь в деревню, и подчинялась медленным волнам. Мой крик с острова вряд ли дошел бы до берега, да и кто бы его услышал. Скоро ночь, бабушка, наверное, с ума сходит. Если только не легла спать, и тогда до утра меня никто не хватится. Я ела ягоды и смотрела, как лодка ударяется о берег. Красные руки в темноте казались черными. Натянула подол платья, измазанный ежевикой, на ноги. Сандалии остались в лодке, и ступни согреть нечем. Берег холоден не как река холодна, а как пустой дом в начале зимы. Ринулась по берегу, растаптывая рассыпавшуюся ежевику в красный песок. Неужели никто даже не заметил, что я не вернулась с реки? Я уже ненавидела эту ежевику за то, что она позвала на остров.
Через час совсем счернело, ноги заледенели. Берега не видно, светятся только несколько окон в избах на яру. Поднимается ветер, и Волга говорит громче. Пахнет свежей водой, пахнет стихией. Что-то зашумело в деревьях, и оттуда взлетела большая птица. Дед рассказывал, что здесь водятся солнечные орлы. Ни разу их не видела, но сразу поняла – это орел. Огромный, он сел на край острова и клевал выпавшую из подола ежевику. Никуда не торопился. От ягоды к ягоде — только он острову хозяин. Я влезла сюда без спроса. На яру погасли почти все окна, кроме одного. Квадратная луна, застывшая на месте.
К темноте быстро привыкаешь. Я смогла разглядеть орла, который, наевшись ягод, сидел на месте и смотрел на меня. Дед рассказывал, что такие орлы могут хватать добычу когтями и долго с ней лететь. Однажды местные видели, как он утащил зайца. Думаю, для него я слишком тяжелая, но он двинулся ко мне. Зажмуриться и не шевелиться. Я слышала, как орел ходит вокруг. Через несколько минут всё затихло, и я открыла глаза. Орел смотрел мне в глаза, но вдруг взлетел в сторону берега. Его крик был собачий лай.
На берегу показались огни. Я орала и махала руками в темноте, как лягушка с красными ягодными лапами. Дед что-то кричал, но не расслышать же. Когда орел сел на лодку, дел увидел в ней мои сандалии. Они поплыли к острову, а орел летел впереди.
Как только мы вернулись на материк, я отдала бабушке ягоды. Это она спохватилась, что я пропала, и они с местными стали искать меня. Бабушка рыдала и шамкала ежевику, рот ее так не краснел с детства. Не был так ежевичен с детства и подол ее. Через мои карманы сочилась раздавленная ягодная жизнь. Грохот орлиных крыльев затих в соснах на яру.